Е.Е.КОЗЛОВУ (7 января 1825 г., Гельсингфорс)
Вот и до нового года дожили, мой
любезный Козлов; желаю, чтобы он был
для вас счастливым и обильным
прекрасными вдохновениями. Получил
вашего "Чернеца", прочитал его
с особым удовольствием; некоторые
места меня глубоко тронули. Вы
называете его любимым детищем
вашим, и вы имеете полные основания
любить его: это прекрасное, по моему
мнению, произведение. Положения в
нем отличаются силой, слог полон
жизни и блещет красками; в нем вы
излили вашу душу. Места, где вы
подражаете Байрону, значительно
его превосходят, насколько я мог
это угадать. Четыре стиха
"Гяура"; А руки жадные дрожали
И только воздух обнимали; Мечтой
обмануты, они К груди прижалися
одни,- вышли прекрасно, по-русски. Но
в чем бы сам Байрон захотел вам
подражать, - это в окончании вашей
поэмы. Оно в особенности говорит
воображению, оно полно особенного,
национального романтизма, и мне
сдается, что вы первый так хорошо
его уловили. Продолжайте итти тем
же путем, мой милый поэт, и вы
совершите чудеса. Возвращу вам вашу
тетрадь на будущей неделе; я ее
списываю для себя, ибо я хочу не
только вас читать, - я хочу вас
изучать. Мне совестно говорить об
"Эде" после "Чернеца"; но
худо ли, хорошо ли, а все же я
окончил мое писанье. Мне кажется,
что я увлекся немного тщеславием;
мне не хотелось итти избитой
дорогой, я не хотел подражать ни
Байрону, ни Пушкину; вот почему я и
вдался в разные прозаические
подробности, усиливаясь их
излагать стихами, и вышла у меня
лишь рифмованная проза. Я желал
быть оригинальным, а оказался
только странным! Скажите нашей
небесной Пери, что я настолько
тронут ее воспоминанием обо мне,
насколько может быть тронут земной
посланец, что я целую полу ее
платья, переливающегося тысячами
оттенков, и умею ценить ее сердце,
одаренное тысячью добродетелей.
Дела мои идут все хуже и хуже.
Находясь в Петербурге, вы знаете,
что мой теперешний покровитель
выходит в отставку, тем самым мое
повышение отсрочено по крайней
мере на год. Все это располагает
меня более чем когда-нибудь к
рифмоплетству, служа мне
доказательством, что настоящее
место мое в мире поэтическом, ибо
нет для меня места в мире
действительном. Мы получаем здесь
почти все журналы. В
"Мнемозине" есть полемическая
статья Кюхельбекера, на мой взгляд
прекрасно продуманная и прекрасно
написанная. Наши Фрероны отвечали
на нее неумно и с недоверием. Наши
журналисты стали настоящими
литературными монополистами; они
создают общественное мнение, они
ставят себя нашими судьями при
помощи своих ростовщических
средств, и ничем нельзя помочь! Они
все одной партии и составили будто
бы союз противу всего прекрасного и
честного. Какой-нибудь Греч,
Булгарин, Каченовский составляют
триумвират, который управляет
Парнасом. Согласитесь, что это
довольно грустно. Следовало бы
поддержать "Мнемозину",
следовало бы дать ход журналу
Полевого; без этого репутация наших
произведений будет в зависимости
от степени расположения к нам
вышеназванных господ. Поговорите
об этом с нашими; это дело меня
сильно волнует. Прощайте, мой
дорогой друг. Передайте мое
почтение госпоже Козловой и
пожелайте ей от меня счастливого
нового года. Весь ваш Е.
Боратынский. Р.S. Дела изменились:
генерал остается, и я оживаю.
К списку адресатов Боратынского